На шестой части земной суши, именуемой древним словом Русь, сегодня могло проживать более 400 миллионов человек.
Писатель размышляет:
Писатель Сергей Анатольевич Сокуров – специально для сайта «За Царя!»
Долгое время нам внушали, что событие в ночь с 7 на 8 ноября 1917 года в Петрограде называется Великой Октябрьской Социалистической революцией. На русский язык «революция» переводится, как «поворот», «переворот». Последнее определение вошло в обиход недавно, вызвав гнев ностальгирующих по «завоеваниям Октября». Еще бы! Звучное слово «революция» издавна наделено благородным оттенком. Ведь в России со времён Радищева, в кого из ворчунов на царский режим не ткни пальцем, все были «революционными демократами». А «народную демократию» создали на имперских развалинах «пламенные революционеры» круга Ильича. Перевороты же, как мы были убеждены, совершают латиноамериканские генералы в интересах латифундистов и подобные им где-нибудь в Африке и Азии.
Оба слова – и «переворот», и «революция» – неточны относительно события, начало которого, как принято считать, отметило орудие на крейсере «Аврора». Революция-переворот действительно имел место в феврале 1917 года, когда Петроград, переполненный отлынивающими от фронта солдатами и взвинченными рабочими (накануне в столице выдали по карточкам всего… по 2 фунта хлеба на рот), выплеснулся побузить на улицы. И побузил вволю, «бессмысленно» и местами «кроваво» (читайте пропущенную главу «Капитанской дочки»). Если бы не предательство околотронной черни, не было бы отречения государя. Никаких тебе штурмов Бастилий.
Но какой получился поворот-переворот, если выражаться по-нашему! Вчера заснули в империи, а проснулись в республике. Только вокруг ни республиканцев, ни демократов. Откуда было им взяться? Все поголовно (а куда денешь 1000 лет самодержавной истории?!) монархисты: по строению генов, по воспитанию, по образу жизни. И не только «сатрапы» и «холопы», но даже «профессиональные революционеры», не способные ни к какой созидательной работе, заложники всепоглощающей Идеи. Даже они поначалу растерялись: злейший враг исчез, а с «нечаянными республиканцами» – князем Львовым и адвокатом Керенским – не было опыта борьбы.
Последние пытались управлять новорожденной республикой по личному разумению абстрактной демократии, несмотря на военное положение. Оглядывались на законы. Мучились нравственными «табу». Например, при Временном правительстве месяцами тянулось «Дело по обвинению Ленина, Зиновьева и других в государственной измене». Товарища бы Дзержинского в это правительство! Да Дзержинский был там, где «Ленин, Зиновьев и другие». Вот те-то и подобрали осенью мертворожденную республику, выпавшую из неумелых рук горе-республиканцев.
Никакого переворота в октябре 1917-го не понадобилось желающим и умеющим взять бесхозную власть в столице, если не считать некоторого оживления, с привычной уже стрельбой, возле Зимнего дворца, да запертые двери почт и телеграфов утром в городе. Почти незаметно для спящих власть из рук «либеральствующих монархистов», полагавших, что они республиканцы, перешла в руки «террористов-монархистов» по призванию, то есть большевиков. Из их сплоченных рядов вышли вожди разного ранга, не ограниченные никакими законами, сжимающие в псевдопролетарских кулаках столько власти, сколько не имел ни один самодержец всероссийский. Появились непреклонные сатрапы из нового привилегированного (номенклатурного) сословия и опричники (в просторечии – «органы»). Даже тот объективно положительный факт, что Империя устояла почти в прежних границах, свидетельствует лишь о смене династии: семья Романовых уступила тронное место «семье» Политбюро. И народ перестал «безмолвствовать», ибо все кричали «слава!», хотя многие от страха.
На каком же слове примирить тех, кто настаивает на термине «революция», с теми, кто твердит – «переворот»? Рискну предложить забытое слово замятня. Это не мятеж, пусть вас не сбивают с толку однокоренные слова. Мятеж сродни взрыву. А замятней впервые внятно была названа двадцатилетняя, то разгорающаяся, то утихающая братоубийственная война в княжение Василия Темного (княжил в 1415-1462). Подобные события 1605-1612 годов назвали Смутой. Здесь на первый план выступила борьба с внешним врагом.
Сравнивая те события с «гражданкой» 1918-1922 годов, делая поправку на несколько веков, склоняемся к выводу, что последняя, скорее всего, – замятня. А та осенняя петроградская ночь была лишь сравнительно мирным введением в беспощадную резню «белых» с «красными», а тех и других – с «разноцветными» крестьянами, казаками, рабочими, солдатами, инородцами, словом, началом замятни.
Замятни 1415-1462 и 1605-1612 годов недешево обошлись Руси. За фактами и цифрами отсылаем читателя к известным отечественным историкам во главе с Карамзиным. А во что обошлась последняя? И стоило ли таких «расходов» «светлое будущее», в борьбу за которое наши «красные монархисты», помимо «монархистов белых», втянули миллионы простонародья?
Но сначала приглашаем оценить «темное прошлое».
В статье «Жили-были царь с царицей» (Голос Родины, № 3, 1992, М.) Е. Иванова, ссылаясь на книгу Б. Бразоля «Царствование императора Николая II в цифрах и фактах» (Нью-Йорк, 1958 г.), цитирует: «Россия строила свою политику не только на бездефицитных бюджетах, но и на принципах значительного накопления золотого запаса. Государственные доходы с 1410 млн. руб. в 1897 г. без увеличения налогового бремени росли, тогда как расходы оставались на одном уровне. За 10 лет до мировой войны первые над вторыми выразились в сумме 2400 млн. руб. при том, что были понижены железнодорожные тарифы и отменены выкупные платежи за земли, отошедшие в 1861 г. крестьянам, облегчены также паспортные и питейные налоги… В 1896 г. в России была введена золотая валюта. Правительство обеспечило бумажное обращение золотой наличностью более чем на 100%. Устойчивость денежного обращения была такова, что даже во время русско-японской войны размен кредитных билетов на золото не был приостановлен… В период между 1890 и 1913 гг. русская промышленность учетверила свою производительность. Ее доход почти сравнялся с поступлениями, получаемыми от земледелия…Накануне революции земледелие было в полном расцвете, урожай главных злаков был на треть выше такового же Аргентины, Канады и США, вместе взятых… Россия поставляла 50% мирового вывоза яиц, производила 80% мировой добычи льна, урожай хлопка покрывал все годичные потребности текстильной промышленности… «Ни один народ Европы не может похвастаться подобными результатами, – писал тогда французский экономист Терри. – Этот рост сельскохозяйственного производства не только позволяет удовлетворить потребности населения, но и значительно увеличить экспорт».
И далее в той же статье приводится авторитетное мнение того же Э. Терри: «Если у больших европейских наций события между 1912 и 1950 гг. будут протекать так же, как они развивались между 1900 и 1912 гг., то к середине настоящего века Россия станет выше всех в Европе как в отношении политическом, так и в области финансово-экономической».
Не случись нашей октябрьской замятни, Россия вышла бы из мировой войны в числе стран-победительниц, в ряду Антанты. Несмотря на колоссальные потери, ее ждала, пусть на более низком уровне, судьба, предсказанная известным экономистом.
Россия к 1917 году войну не проиграла. Просто из «наступательно-отступательной» она превратилась в позиционную. Отечественная промышленность стала значительно больше выпускать военной техники, снарядов и патронов. Были созданы огромные арсеналы в центральных губерниях, откуда Красная Армия в свое время будет черпать оружие и боеприпасы до самого конца «гражданки». Там же складировались знаменитые «буденовки», покрой которых (в виде богатырских «шеломов») утвердил сам царь, другое обмундирование для миллионных армий. Возможности промышленности не были исчерпаны. Когда рабочие, побросав орудия труда, возьмутся за оружие (или их заставит взяться товарищ Троцкий), специалисты разбегутся или будут разогнаны и уничтожены, как высококвалифицированные рабочие Ижевска, вот тогда окончательно, без надежды на воскрешение, остановятся заводы и фабрики, оборудование будет растащено, съедено ржавчиной и превратится в прах. А на пустом, гиблом месте спасение видится только в «сталинской индустриализации».
Что же предстояло возрождать?
Заглянем в деревню. В годы разрухи, последовавшие за 1917-м, мир крестьян почти не изменился: довольство и нищета – рядышком. Передел помещичьей земли, казалось, вновь дал и беднейшим дополнительные возможности повысить свое благосостояние. Но ведь (последуем за мыслями профессора Преображенского) бедность не под крышей дома, не в сундуках, карманах, не в хлеву; она – в умах. Среди крестьян царской России преобладали середняки (потом, дайте срок, середняк окажется под подозрением: не скрытый ли кулак?). Зажиточным стать в общине и вне ее было несложно: трудись в поте лица своего, не злоупотребляй спиртным, не будь расточительным, думай о завтрашнем дне. Сибирские крестьяне, например, были зажиточны все, чему способствовали, кроме неисчерпаемости плодородных земель, старообрядческое трудовое мировоззрение, семейные традиции энергичных, незаурядных переселенцев и их потомков. Сибирь не только кормила себя, но и пахала на вывоз. Забегая вперед, отмечу, что при советской власти хлеб за Урал уже завозили. Своего стало хватать лишь на «номенклатуру» да кормящихся вокруг нее.
В европейской части России немало было бедных. Часть из них, получив бедность, образно говоря, по наследству от неудачливых, неработящих и «промотавшихся» отцов, не могла, не умела, не обладала страстным желанием разомкнуть порочный круг. Другие к этому вовсе не стремились, ибо «бедными» были их запросы, мышление, воображение, отношение к труду, воля подняться над обстоятельствами. А склонность к дремоте души, искусственная дряблость тела препятствовали порывам двигаться, да и вино эти порывы направляли в другую сторону.
Когда таких поманят и погонят в колхозы, они пойдут покорно, даже охотно, в отличие от хозяйственных соседей. Там новый батюшка-помещик с партбилетом даст кусок хлеба не так за работу, как за верность «колхозно-совхозному» строю (по Т. Д. Лысенко). И в добротном доме раскулаченного соседа, высланного семьей на север, можно годков с пяток пожить в тепле, пока хоромина от бедняцкого нерадения не развалится. Да с общего (считай, ничейного) поля не так опасно брюкву стянуть, как с грядки соседа-единоличника.
Ленин справедливо считал крестьянина буржуазным элементом, но ведь буржуазия подлежала полному искоренению. А кто будет землю пахать? Кем же заменить этого «буржуа в лаптях» в российской деревне? Да крестьянином же, только пролетарствующим; ведь известно, неимущий – опора советской власти.
Ставка на бедноту была безумием с… тонким расчетом. Многомиллионное сословие (с буржуазным душком!) лишалось опоры, так как коллективизация отлучала крестьянина от надела, превращала его в подневольного сельскохозяйственного пролетария, на долгие годы беспаспортного, отданного на полный произвол сельского и районного начальства, без разрешения которого он и шагу не мог ступить от порога избы, из списка полевой бригады, за околицу деревни, чего не было на Руси с 1861 года.
Слава Богу и Партии, нашлись для насильственно раскрестьяненных, обманутых бумажным миражом «Декрета о земле» десятилетней давности свои «юрьевы дни». Точнее, сама жизнь, острые потребности нового «государства рабочих и крестьян» искали и находили выходы для беглецов из «крепости» на относительную волю. Розыска пропавших, как правило, не учиняли. Более того, из колхозов по разнарядке отпускали в средние и высшие учебные заведения (партия трудилась над созданием «прослойки» – пролетарствующей же интеллигенции, также вольно и невольно прописанной и приписанной). Демобилизованным из армии также можно было не возвращаться в родной колхоз.
Все эти, скажем по-ученому, выходы имели то основание, что начавшаяся лихорадочная индустриализация страны при слабо развитой технике требовала все больше рабочих рук. Когда все из раскулаченных и не покорившихся насильственной коллективизации середняков, кому удалось избежать высылок, тюрем и лагерей, «перековались» в рабочих, притаились в недрах «гегемона», казалось, наступит какое-то равновесие для основных сословий: все при деле и этим делом страну двигают вперед по пути прогресса. Однако Молох-индустриализация оказался ненасытным.
Изымаемый у колхозов и совхозов хлеб (его именно изымали) уходил за границу на покупку машин, оборудования, технологий. Вот причины местных призраков голода то здесь, то там. С такими «сигналами» глушились по-большевистски четкой и тогда в целом эффективной системой распределения. Пока не случился грандиозный «срыв» – катастрофического голода на Украине (запомнили его только там), одновременно – на Нижней Волге, в Казахстане и Сибири. А разросшейся армии строителей социализма необходимо было платить хотя бы тот мизер, за который при «проклятом царизме» никакой уважающий себя рабочий на заводе не остался бы. Теперь приходилось оставаться, чтобы, во-первых, врагом народа не прослыть; во-вторых, хоть какую-то копейку домой принести.
В бытность мою подростком запомнилась беседа со стариком Смирновым. Квалифицированный рабочий, он шутил, что пережил четырех царей, записывая в их число и пролетарских вождей. Он любил вспоминать, как при «Кровавом» (произносилось с ухмылкой), будучи молодым подмастерьем, грязные рубашки в стирку не отдавал, выбрасывал. Когда женился, другое дело: пришлось снимать квартиру, пошли дети, наехали незамужние женины сестры. Что, на работу их?! Для бабы этой самой работы дома хватало. И себя перестал бы уважать. Потому запомнились эти смирновские рубашки, ибо то же самое слышал от отчима своего отца, мастерового из сибирского городка.
Что до неработающих жен в среде потомственных рабочих, то, по свидетельству самого Климента Ворошилова, он пошел в революцию потому, что когда его отец, из фабричных, начал пить горькую, жестокая действительность царизма погнала мать знаменитого луганского слесаря (подумать только!) в прачки к буржуям.
В одном из документальных фильмов Говорухина перестроечной поры сравниваются жилые рабочие кварталы двух «разноцветных» эпох. То, что настроили капиталисты типа Саввы Морозова, выгодно отличается от аналогичных построек вплоть до «хрущевского строительного бума». Добротные краснокирпичные свидетельства до сих пор стоят в Москве, в городах Подмосковья. Во всяком случае, эксплуатируемые нещадно «голодные и рабы» в обычных условиях не знали ни палаток на снегу, ни бараков тогда еще не развитого (недоразвитого, выходит) социализма, в которых годами, десятилетиями, рожая детей, старясь и умирая, жили их классовые дети и внуки, ставшие, хотелось верить, хозяевами промышленных предприятий.
Тот, кто впечатляется записками Гапона о положении рабочих до 1905 года, должен принимать во внимание, что писались они с целью самооправдания деятельности «революционного попа». Все страшное, грязное, мерзкое в быту рабочих описано, будем справедливы, правдиво. Но это правда избранных мест, сконцентрированная на малой площади в виде зловонной кучи «а ля Достоевский», только без присущей его перу художественной силы. Да, были скученность, плохая пища, пьянство, антисанитария, безнравственность, умственное убожество – типичное рабочее дно, которое сохранится надолго и после 1917 года. Однако над этим дном всегда существовали другие, не столь безрадостные, зачастую просветленные уровни рабочего бытия, зависящие от квалификации работника, его отношения к труду, к окружающим, к собственной семье, к своей личности, – с книжкой, чистыми полами, выходным платьем, трезвостью, уважением к женщине, любви к вере и Отечеству напрямую, не через идеологию той или иной партии.
Если в будние дни ворота рабочего квартала запирались хозяевами, значит только такой мерой можно было пресечь склонность к пьянству заводских. Штрафы накладывались не на одних бракоделов. Штрафовали тайных выпивох, матерщинников, драчунов (особенно за избиение жен), нерях, прогульщиков. К слову, одно время, при еще только побеждающем социализме, прогулы наказывались тюрьмой и лагерем. Такова эволюция одного из штрафов, рожденных в «мире насилия». Гапона подельники-борцы за счастье народное повесили в 1905 году. Жаль. Он не стал свидетелем улучшения положения рабочего сословия между революциями (поворотами? замятнями?) 1905 и 1917 годов.
Например, Россия стала страной с одним из самых коротких рабочих дней; грамотность среди заводских преодолела экватор, а в целом по стране, вопреки расхожему мнению о «полной безграмотности народа», треть населения могла читать. Издатель Сытин из-за гроба подтвердит. Он заслуживает большего доверия, чем Луначарский и Крупская.
Сравнивая «тогда» и «потом», следует помнить, что «тогда» не было для рабочего класса и крестьянства неким застывшим состоянием. О рабочих уже сказано. Повторим только, что между 1905 и 1917 годами квалифицированный рабочий, не будучи «гегемоном», на свой заработок содержал весь дом – всю семью. Когда он увидел, что теряет свой налаженный, уютный, пребывающий в довольстве, сытый мирок ради «красного знамени труда» и… пули, которой грозил Вождь Мирового Пролетариата каждому, кто в Николин день не выйдет в цех, то отчаянно поднялся на Ленина и ленинцев с оружием, как это случалось в гражданку в индустриальных городах.
Эволюция в крестьянской среде в дореволюционные годы не так заметна, но исследователю она доступна. Вспомним хотя бы отмену выкупных платежей за землю, облегчение налогов. Главное, ушли в прошлое голодные года, вызываемые не столько нехваткой в отдельных регионах зерна, сколько несовершенством транспортировки и экспортными обязательствами крупных землевладельцев. «Голодоморы» вернутся только через четверть века и зачастят, смертно дохнут двумя катастрофами, но это уже случится в другой стране, почти потерявшей имя Россия. А мы вправе ввести цену этих катастроф, также перманентных продовольственных затруднений, отзывавшихся карточками и дефицитом, в общую стоимость нашей замятни.
«Фактически строители находились на положении заключенных. Правда, поначалу у них хотя бы были сносные жилищно-бытовые условия. Но если в ноябре 1927 года на строительстве работали 13 тысяч человек, то в октябре 1931 года уже 43 тысячи, а в 1932 году 63 тысячи строителей. И это без учета членов их семей. В итоге условия жизни рабочих Днепростроя стали ужасающими…
Известно, что при строительстве «Дамбы Гувера», где широко применялись экскаваторы и бетономешалки, погибли 96 рабочих. Сколько строителей Днепростроя преждевременно ушли из жизни, никто не считал».
«История строительства Днепровской гидроэлектростанции»
Источник: https://fishki.net/1205790-istorija-stroitvelstva-dneprovskoj-gidrojelektrostancii.html
А не списать ли нам эти грустные расходы? В конце концов, мы всегда «что-то теряем и что-то находим». Но есть в этой теме некая «темка», которую совесть не позволяет обойти. Это рабский труд 30-х – 40-х годов в той его разновидности, которую не знала Россия даже в период самого глухого крепостничества с застенками Салтычихи и Демидовскими заводами. Нет, разговор не о труде осужденных к заключению по закону за противоправные действия. Хорошо, что воры всех «подпрофессий», растратчики, убийцы, налетчики, злостные хулиганы, истинные государственные преступники и прочие «закононепослушные» граждане получили возможность с полной отдачей и пользой для общества трудиться, при этом перевоспитываясь, что вызвало одобрение нашего восторженного Буревестника. Не о них речь. Вспомним о тех, кого иначе не назовешь, как приписанными к разного рода преступлениям – за якобы шпионаж в пользу иностранной державы, участие в антинародных партиях и группировках, порчу социалистического имущества и т. д. Такого рода «приписки» возможны и легко делаются там, где беззаконие возводится в закон. И нужны, добавим.
Нужду породила все та же индустриализация. Дело не в том, что стремительно разрастающийся за счет раскрестьянивания страны рабочий класс не поспевал за темпами промышленного бега, заданного в Кремле. Пришло время, когда вольнонаемным нечем стало платить, а возможности обычной тюрьмы были исчерпаны – переловили, казалось, пересажали всех, кто этого заслуживал. Но «незаслуженные»! Они и выручили. «Враги народа» потекли отовсюду в лагеря в полном смысле по разнарядке.
Рабский труд от зари до зари, никаким трудовым законодательством не охраняемый – за баланду, за право на койку в лазарете, просто дышать и жить, за надежду когда-либо увидеть близких, но без права переписки с ними, вообще при полном, широком «поражении в правах».
Мне по заказу одного из московских областных департаментов пришлось работать с материалами о сооружении местной части знаменитой системы речных каналов. Только здесь было задействовано 200 тысяч пар рук «пораженных в правах». Все наши вызывающие традиционно гордость Магнитки, Турксибы, Комсомольски-на-Амуре, Беломоро-Балтийские каналы и прочие действительно великие стройки просто не состоялись бы без рабского (в полном смысле) труда тех, кто расчетливо был записан во «враги народа». Сколько же их было?
Вернемся к Бразолю: «В начале царствования Николая II в России насчитывалось 122 миллиона жителей. Почти двадцать лет спустя население увеличилось до 182 миллионов…» Стоп! В 1939 году, т. е. через 26 лет, дирижеры переписки населения в СССР смущенно поднесли очам товарища Сталина поразившую его цифирь – 170,6 миллионов. Меньшую показать было опасно для «ближних бояр»: репрессии стали обычным наказанием даже за оплошность, вообще стали стилем жизни страны советов. Вождю, как другу и учителю, поспешили объяснить, что царские 182 миллиона душ – это жители всей империи, с территориями, не вошедшими в СССР (Финляндия, Царство Польское, др.). В нынешних же границах тогда проживало всего 159,2 миллионов подданных царского режима. На сердце Хозяина полегчало, но тревога за будущее осталась. Как же так, на этом пространстве прирост народонаселения составляет более двух миллионов человек в год, пусть два! Тогда сегодня должно насчитываться за 210 миллионов советских счастливых людей. За вычетом павших в «империалистическую» и «гражданку», белой сволочи и их прихвостней, бежавших за кордоны, по малому счету должно быть никак не меньше 200 миллионов строителей социализма. А тут тебе 170,6 млн! Где еще 30?!
Пока тень товарища Сталина ломает себе голову над этим вопросом, обратимся к другой статистике (газета «Президент», 7-13 мая, 1996 г.). «В первые годы власти большевиков, только при жизни Ленина, ими было уничтожено, изгнано из страны 2,5 млн. дворян (почти все «служилое сословие»); другие потери в тысячах человек: духовенства – 300 , купечества и интеллигенции – по 360, чиновников – 600, офицеров – более 200, верных присяге нижних чинов – 260, наиболее квалифицированных рабочих (вспомним восстание в Ижевске) – 200. Было разграблено и разгромлено 16 млн. крестьянских хозяйств с населением 80 млн. человек. Разорены 637 монастырей (а это крепкие хозяйства, питающие больницы и приюты, и сами – богадельни). Ужасны были потери среди казачества, обреченного на исчезновение приказами Троцкого и Свердлова безжалостно расстреливать богатых казаков (бедность в станицах – экзотика!) и всех, у кого найдут оружие (безоружный казак? не нонсенс ли?). А потом был апокалипсис коллективизации и ягодо-ежовско-бериевских «прополок» под Мудрым Руководством, когда только офицеров РККА сгинуло более 40 тысяч из 80-тысячного красного офицерского корпуса. Накануне Великой Отечественной войны!!!»
Вот почему в безрадостный день 1939 года стоял Вождь у окна в кремлевском кабинете и не мог досчитаться 30 миллионов соотечественников. Замятня тем отличается от революции-переворота, что гибельная ее душа годами, десятилетиями мечется ненасытно по стране в поисках жертв, становясь кровавой эпохой в жизни страны, ее народов.
Мы можем только гадать, во что материальное обошлась России замятня начала ХХ века, и как бы выглядело наше Отечество на политической, экономической и других картах озвученного Э. Терри 50-го года прошлого столетия, тем более в начале третьего тысячелетия.
Но простые арифметические расчеты позволяют предположить, что на шестой части земной суши, именуемой древним словом Русь, сегодня проживало бы более 400 миллионов человек.
Теперь отнимите от этой цифры сегодняшние 146 миллионов. Такова цена, если оценивать «душами» замятню, начавшуюся в 1917 году.
Сергей Анатольевич Сокуров – геолог, писатель, общественный деятель. Член Союза писателей России. Работает в жанрах исторической прозы, публицистики, поэзии. Его имя – на обложках более 20-ти книг, выпущенных различными издательствами Москвы и Львова, в том числе 5-томник сочинений.
Имеет ряд наград. Серебряная Пушкинская медаль Международного Пушкинского фонда «Классика» вручена С. Сокурову «за большой вклад в осуществление программ отечественной культуры». Интеллигентно-патриотическая позиция писателя нашла отклик РПЦ: ему вручён Орден Преподобного Сергия Радонежского III-й степени. «Во внимание к трудам», – подписал Патриарх Алексий II. Международный Совет российских соотечественников (МСРС) отметил 20-летие подвижнической деятельности своего члена-ветерана Почётным знаком «За вклад в сплочение Русского мира». В 2010 г. решением Правительства и Союза журналистов Москвы С. Сокурову был вручён Диплом «за серию материалов в поддержку российских соотечественников и русского языка».
Интерес читателей вызывает «Роман с Россией» – результат многолетнего труда над сочинением в трёх книгах, охватывающим события двухвековой отечественной истории, начиная с 1812 г. Роман появился в интернет-изданиях в марте 2013 г.
Сайт писателя: http://www.sokurow.narod.ru
Сайт За-Царя.рф не является монархическим, не носит религиозный характер, не преследует политических целей. Задача сайта – рассказать правду об Императоре Николае Втором и России времени Его правления.
Контакты: za-carya@yandex.ru
© 2017 - 2024. Все права защищены.
