Красный террор 1918-1922 гг.: смысл и реальное число жертв

Доктор исторических наук Сергей Волков: «Генетическому фонду России был нанесён чудовищный, не восполненный до сего времени, урон»

Интервью с известным историком Гражданской войны, доктором исторических наук Сергеем Владимировичем Волковым. Интервью ведёт координатор движения «Народный Собор» Артём Перевощиков.

А.П.: Сергей Владимирович, считается, что «Красный террор» начался с декрета Совнаркома (СНК) от 5 сентября 1918 года. Насколько это справедливо? Ведь расправы над офицерами, священниками, представителями интеллигенции начались значительно ранее, причем происходили зачастую при участии органов советской власти. Можно ли говорить, что они не имели отношение к «Красному террору», и он действительно начался только 5 сентября?

С.В.: Фактически политика уничтожения опасных для большевиков групп началась еще до взятия ими власти. В соответствии с ленинскими указаниями (основанными еще на опыте 1905 года) первостепенное внимание закономерно уделялось физическому и моральному уничтожению офицерства: “Не пассивность должны проповедовать мы, не простое “ожидание” того, когда “перейдет” войско – нет, мы должны звонить во все колокола о необходимости смелого наступления и нападения с оружием в руках, о необходимости истребления при этом начальствующих лиц”.

В результате большевистской агитации на фронте было убито несколько сот офицеров и не меньше покончило самоубийством (только зарегистрированных случаев более 800). Офицеры стали главным объектом красного террора и сразу после октябрьского переворота. Зимой 1917-1918 и весной 1918 г. множество их погибло по пути с распавшегося фронта в поездах и на железнодорожных станциях, где практиковалась настоящая «охота» за ними: такие расправы происходили тогда ежедневно. На то же время приходится массовое истребление офицеров в ряде местностей: Севастополе – 128 чел. 16-17 декабря 1917 и более 800 23-24 января 1918, других городах Крыма – около 1 000 в январе 1918, Одессе – более 400 в январе 1918, Киеве – до 3,5 тыс. в конце января 1918, на Дону – более 500 в феврале-марте 1918 и т.д.

Обычно террор связывается с деятельностью «чрезвычайных комиссий», но на первом этапе – в конце 1917 – первой половине 1918 г. основную часть расправ с «классовым врагом» осуществляли местные военно-революционные комитеты, командование отдельных красных отрядов и просто распропагандированные соответствующем духе группы «сознательных борцов», которые, руководствуясь «революционным правосознанием», производили аресты и расстрелы.

По сведениям самих большевистских газет нетрудно убедиться, что и по линии ЧК групповые расстрелы проводились задолго до официального объявления «Красного террора» и даже до объявленного позже первым расстрела офицеров л.-гв. Семеновского полка братьев А.А. и В.А. Череп-Спиридовичей 31 мая 1918 г. и были вполне обычным делом (например, из заметки в «Известиях» в самом начале марта «Расстрел семи студентов» явствует, что они были застигнуты на квартире во время составления прокламации к населению, после чего отвезены сотрудниками ЧК на один из пустырей, где и расстреляны, причем имена двоих даже не были установлены). Летом же расстрелы производились сотнями (например, по казанской организации, ярославскому делу и множеству других), т.е. тогда, когда, по позднейшим заявлениям, было расстреляно, якобы, всего 22 человека. Только по опубликованным в советских газетах случайным и очень неполным данным за это время расстреляно было 884 человека.

Более чем за два месяца до официального провозглашения террора Ленин (в письме Зиновьеву от 26 июня 1918 г.) писал, что «надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример которого решает».

То есть массовый террор и до осени был вполне очевидным фактом как для населения, так и для большевистского руководства, которое, правда, было недовольно его масштабами. Провозглашение «Красного террора» 2 сентября, а через три дня и принятие соответствующего постановления СНК как раз и преследовало цель привести масштабы террора в соответствие с потребностями большевистской власти.

А.П.: Был ли сходен характер Красного и Белого террора?

С.В.: Поскольку термин «террор» интерпретируется довольно широко и под ним обычно понимаются самые разные действия, следует, прежде всего, конкретизировать, что в данном случае имеется в виду.

Этимологически термин «террор» означает действия, направленные на то, чтобы запугать противника и заставить его вести себя определенным образом. Такие акции, как убийства должностных лиц, террористическое акты (взрывы и т.п.), расстрелы заложников могут поэтому рассматриваться как его проявления. Однако не всякие репрессии, даже массового характера могут рассматриваться как террор: существенна мотивация, то, как репрессирующая сторона озвучивает их направленность.

Подлинный террор (в смысле «запугивание») не равнозначен понятию “массовые репрессии”, он подразумевает внушение тотального страха не реальным борцам с режимом (те и так знают о последствиях и готовы к ним), а целым социальным, конфессиональным или этническим общностям. В одном случае власть демонстрирует намерение истребить своих политических противников, во втором – истребить вообще всех представителей той или иной общности, кроме тех, кто будет ей верно служить. Это и есть разница между «обычными» репрессиями и террором.

Специфика политики большевиков 1917-1922 гг. состояла в установке, согласно которой люди подлежали уничтожению по самому факту принадлежности к определенным социальным слоям, кроме тех их представителей, кто “докажет делом” преданность советской власти. Именно эта черта, которая (с тех пор, как об этом стало можно говорить) всячески затушевывалась представителями советско-коммунистической пропаганды и их последователями, которые стремились «растворить» эти специфические социальные устремления большевиков в общей массе «жестокостей» Гражданской войны и, смешивая совершенно разные вещи, любили рассуждать о «красном и белом терроре».

Гражданские, как и всякие “нерегулярные” войны, действительно, обычно отличаются относительно более жестоким характером. Такие вещи, как расстрелы пленных, бессудные расправы с политическими противниками, взятие заложников и т.д. в большей или меньшей степени бывают характерны для всех участвующих сторон. И в российской Гражданской войне белым, естественно, тоже случалось это делать, особенно отдельным лицам, мстящим за вырезанные семьи и т.п. Но суть дела в том, что красная установка подразумевала по возможности полную ликвидацию “вредных” сословий и групп населения, а белая – ликвидацию носителей такой установки.

Принципиальное различие этих позиций вытекает из столь же принципиальной разницы целей борьбы: “мировая революция” против “Единой и Неделимой России”, идея классовой борьбы против идеи национального единства в борьбе с внешним врагом. Если первое по необходимости предполагает и требует истребления сотен тысяч, если не миллионов людей (самых разных убеждений), то второе - лишь ликвидации функционеров проповедующей это конкретной партии. Отсюда и сравнительные масштабы репрессий. Любопытно, что ревнителей большевистской доктрины никогда не смущала очевидная абсурдность задач «белого террора» с точки зрения их же собственной трактовки событий как борьбы «рабочих и крестьян» против «буржуазии и помещиков» (фабриканта, мечтающего перебить своих рабочих, представить себе довольно трудно; да и если «буржуазию» физически истребить в принципе возможно, то ей самой сделать то же самое с «рабочими и крестьянами» не только невозможно, но и с точки зрения ее «классовых» интересов просто нет никакого резона).

А.П.: Современные апологеты большевизма любят заявлять, что «Красный террор» стал ответом на «Белый террор» и сопоставим по численности жертв. Насколько их утверждения соответствуют действительности?

С.В.: Ну, «ответ»-то был, мягко говоря, странным. Официальным поводом для объявления «Красного террора» послужило, как известно, убийство Урицкого и покушение на Ленина – обе акции, осуществленные эсерами. «В ответ» за несколько дней было расстреляно несколько тысяч человек, не имевшим ни малейшего отношения ни к эсерам, ни к этим акциям, и в первую очередь представителей бывшей российской элиты. Когда за действия эсеров против большевиков последние расстреливают не эсеров, а царских сановников и офицеров (в свое время бывших основной мишенью эсеров), то едва ли такой «ответ» нуждается в комментариях.

Говорить о «красном и белом терроре» вообще неуместно, т.к. речь идет о явлениях совершенно разного порядка. Но это сочетание стало излюбленным в определенных кругах, поскольку при таком подходе убийство пары большевицких бонз и расстрел не имеющих к этому отношения нескольких тысяч человек оказываются явлениями равнозначными.

Устраивают, скажем, большевики в Киеве мясорубку перед падением города – тысячи трупов, массу которых и зарыть не успели. Приходят белые, арестовывают и расстреливают 6 человек, изобличенных в участии в этой «акции» – и вот вам, пожалуйста (и лучше со ссылкой на какого-нибудь «прогрессивного писателя» типа Короленко): «Да чем же белый террор лучше красного?!»

Иногда, кстати, «белым террором» считается само сопротивление захвату власти большевиками, и он, таким образом, оказывается причиной красного (не сопротивлялись бы – не пришлось бы расстреливать). Захватывает банда международных преступников, обуянная безумной идеей «мировой революции» в Петрограде власть, и на следующий день преступниками – бандитами и террористами объявляются те, кто считать их “властью” не согласился. Такая вот логика…

А.П.: Как Вы оцениваете временные рамки «Красного террора» и число жертв?

С.В.: Фактически он проводился с 1917 по 1922 гг., т.е. от начала переворота до окончания Гражданской войны (официально с осени 1918 по январь 1920 г.). Если же исходить из социального смысла этого явления – ликвидации «вредных» или «ненужных» социальных групп и слоев, то можно сказать, что Красный террор продолжался (в 1924-1927 гг. менее интенсивно) до начала 30-х годов (когда эта задача была выполнена).

Общее число жертв Красного террора 1917-1922 гг. определить довольно сложно. Оно складывалось не только из расстрелянных органами ЧК, а также по приговорам ревтрибуналов и военных судов (о которых имеется приблизительное представление по различным документам и данным персонального учета), но и из жертв массовых расправ в местностях, занимавшихся красными войсками, жертв многочисленных местных ревкомов конца 1917 – 1918 гг., а также убитых при подавлении многочисленных крестьянских выступлений, учесть которые особенно трудно.

Впрочем, следует заметить, что во время гражданской войны и в 20-30-х годах большевики (к досаде их позднейших апологетов) отнюдь не стеснялись ни самого «Красного террора», ни его «массовидности», а, напротив, как нетрудно заключить по их печати, гордились масштабом свершений в духе «того настоящего, всенародного, действительно обновляющего страну террора, которым прославила себя Великая Французская революция» (именно таким видел террор Ленин еще задолго до 1917 г.), и оставляли после себя весьма красноречивые документы.

За период 1917-1922 гг. можно, пожалуй, выделить четыре «всплеска» террора по количеству жертв: конец 1917 – начало 1918 гг. (когда имели место массовые расправы на черноморском побережье, на Дону и Украине), осень 1918 г., лето 1919 г. (в основном на Украине) и конец 1920 – начало 1921 гг. (массовые расстрелы после эвакуации белых армий в Крыму и в Архангельской губернии).

При этом осень 1918 г. по количеству жертв едва ли стоит на первом месте, просто в силу обстоятельств она освещена лучше всего. В газетах того времени можно найти сведения о десятках расстрелянных на гребне сентябрьско-октябрьского террора практически по всем уездным городам, и о сотнях по областным. В ряде городов (Усмани, Кашине, Шлиссельбурге, Балашове, Рыбинске, Сердобске, Чебоксарах) «подрасстрельный» контингент был исчерпан полностью. В Петрограде с объявлением “красного террора” 2 сентября 1918 г. по официальному сообщению было расстреляно 512 чел. (почти все офицеры), однако в это число не вошли те сотни офицеров, которых расстреляли тогда же в Кронштадте (400) и Петрограде по воле местных советов и с учетом которых число казненных достигает 1 300. Кроме того, в последних числах августа две баржи, наполненные офицерами, были потоплены в Финском заливе. В Москве за первые числа сентября расстреляно 765 чел., ежедневно в Петровском парке казнили по 10-15.

С начала 1919 г. центральные газеты стали публиковать меньше сообщений о расстрелах, поскольку уездные ЧК были упразднены и расстрелы сосредоточились в основном в губернских городах и столицах. Количество расстрелянных по публиковавшимся спискам намного превышает объявленное позже, кроме того, в списки включались далеко не все расстрелянные (например, по делу Щепкина в Москве в сентябре 1919 г. было расстреляно более 150 чел. при списке в 66, в Кронштадте в июле того же года 100-150 при списке в 19 и т.д.). За три первые месяца 1919 г. по газетным подсчетам было расстреляно 13 850 чел.

В 1919 г. террор, несколько ослабевший в центральной России за существенным исчерпанием запаса жертв и необходимостью сохранения жизни части офицеров для использования их в Красной армии, перекинулся на занятую большевиками территорию Украины. “Рутинные” расстрелы начинались сразу по занятии соответствующих городов, но массовая кампания, подобная осенней 1918 г., началась летом, когда белые войска перешли в наступление и начали очищать Украину от большевиков: последние торопились истребить в еще удерживаемых ими местностях все потенциально враждебные им элементы (действительно, украинские города дали белым массу добровольцев, перешло и множество офицеров, служивших в красных частях на Украине). Перед взятием Киева добровольцами в течение двух недель большевиками было расстреляно несколько тысяч человек, а всего за 1919 г. по разным данным 12-14 тыс. чел., во всяком случае только опознать удалось 4 800 чел. В Екатеринославе до занятия его белыми погибло более 5 тыс. чел., в Кременчуге – до 2 500. В Харькове перед приходом белых ежедневно расстреливалось 40-50 чел., всего свыше 1 000. В Чернигове перед занятием его белыми было расстреляно свыше 1 500 чел., в Волчанске – 64. В Одессе за три месяца с апреля 1919 г. было расстреляно 2 200 чел., чуть ли не ежедневно публиковались списки в несколько десятков расстрелянных; летом каждую ночь расстреливали до 68 чел.

В январе 1920 г. накануне провозглашения отмены смертной казни (формально с 15 января по 25 мая 1920 г., но которую никто, конечно, на деле не отменял – «Известия» сообщали о расстреле с января по май 521 чел.) по тюрьмам прошла волна расстрелов, только в Москве погибло более 300 чел., в Петрограде - 400, в Саратове - 52 и т.д. С мая по сентябрь 1920 г. по официальным данным одни только военно-революционные трибуналы расстреляли 3 887 чел. Особенно массовый характер носили расстрелы, проводившиеся после окончания военных действий, особенно в конце 1920 – начале 1921 гг. в Крыму, где было уничтожено около 50 тыс. чел. и в Архангельской губернии (куда, помимо пленных чинов Северной армии ген. Миллера, вывозились арестованные в ходе массовой кампании летом 1920 г. на Кубани, сдавшиеся в начале 1920 г. чины Уральской армии и другие «контрреволюционеры»).

Этот короткий фильм рассказывает о деятельности одной из «фурий красного террора» Розалии Залкинд, ответственной за проведение в Крыму массовых расстрелов жителей полуострова и пленных офицеров Русской армии П. Н. Врангеля:

Общее число жертв «Красного террора» за эти пять лет оценивается примерно в 2 млн. человек (по разным оценкам 1,7 – 1,8 млн.), и полагаю, что оно близко к действительности. Конечно, встречаются и более значительные цифры, но думаю, что они включают и такого рода жертвы, как смерть от голода и болезней оставшихся без средств к существованию членов семей расстрелянных и т.д.

А.П.: Можно ли говорить о «Красном терроре» как о геноциде русского народа, ведь под удар попала в первую очередь наиболее образованные и деятельные слои общества?

С.В.: Можно сказать, что «Красный террор» – это широкомасштабная кампания репрессий большевиков, строившаяся по социальному признаку и направленная против тех сословий и социальных групп, которых они считали препятствием к достижению целей своей партии. Именно в этом состоял его смысл с точки зрения его организаторов. Фактически речь шла о культурном слое страны.

Ленин говорил: «Возьмите всю интеллигенцию. Она жила буржуазной жизнью, она привыкла к известным удобствам. Поскольку она колебалась в сторону чехословаков, нашим лозунгом была беспощадная борьба – террор».

Один из высших руководителей ВЧК М. Лацис, давая инструкции местным органам, писал: «Не ищите в деле обвинительных улик о том, восстал ли он против Совета оружием или словом. Первым долгом вы должны его спросить, к какому классу он принадлежит, какого он происхождения, какое у него образование и какова его профессия. Вот эти вопросы должны решить судьбу обвиняемого. В этом смысл и суть Красного террора».

<…> Конечно, от террора в среднем пострадали наиболее образованные и дееспособные люди – первые (офицеры, чиновники, интеллигенты) пострадали как «социально чуждые», вторые (члены небольшевистских партий, крестьяне, не желавшие отдавать свое добро, вообще всякие «несогласные») – как «конкуренты». Не знаю, насколько можно говорить о «геноциде» (это слово стало слишком модным и не всегда употребляется в строгом значении – истребление по национальному признаку), но тот факт, что генетическому фонду России был нанесен чудовищный, не восполненный до сего времени, урон, представляется мне несомненным.

А.П.: Наши революционеры любили апеллировать к Французской революции. Русский революционный террор повторил французский или были существенные отличия?

С.В.: Как известно, большевики очень любили сравнивать себя с якобинцами и свою революцию с французской. Как я упомянул выше, именно французским («настоящим, обновляющим страну») террором они и вдохновлялись. Поэтому сходные черты, конечно, были, как есть они у всяких действительно массовых репрессий. Хотя бы в том, что основную часть жертв террора составляют обычно не те, против кого он официально направлен, а рядовые люди.

Например, во время Французской революции дворяне составили только 8-9% всех жертв революционного террора. Так и в России, поскольку политика большевиков вызвала недовольство самых широких слоев общества, прежде всего крестьянства, то, хотя в процентном отношении (по отношению к собственной численности) наибольшие потери понесли образованные слои, в абсолютном исчислении большая часть жертв террора приходится как раз на рабочих и крестьян – в абсолютном большинстве это убитые после подавления сотен различных восстаний (в одном Ижевске было уничтожено 7 983 чел. членов семей восставших рабочих). Среди примерно 1,7-1,8 млн. всех расстрелянных в эти годы на лиц, принадлежащих к образованным слоям приходится лишь примерно 22% (порядка 440 тыс.чел).

Но в том, что касается ликвидации прежней элиты, большевики далеко превзошли своих учителей. Искоренение российского служилого сословия и вообще культурного слоя в революционные и последующие годы носило радикальный характер, во много раз превышая показатели французской революции конца XVIII века (за 1789-1799 гг. там от репрессий погибло 3% всех дворян, эмигрировало два-три десятка тысяч человек). В России, во-первых, гораздо более высокий процент старого культурного слоя был физически уничтожен (кроме расстрелянных и убитых еще большее число умерло от голода и болезней, вызванных событиями), во-вторых, несравненно более широкий масштаб имела эмиграция представителей этого слоя, исчисляемая не менее чем в 0,5 млн. чел., не считая оставшихся на территориях, не вошедших в состав СССР. Россия потеряла более половины своей элиты, а остальная в абсолютном большинстве была социально «опущена» (характерно, что если во Франции спустя даже 15-20 лет после революции свыше 30% чиновников составляли служившие ранее в королевской администрации, то в России уже через 12 лет после революции таких было менее 10%).

Такая разница, впрочем, закономерно вытекала из сущности французского и русского переворотов: если французская революция совершалась под национальными и патриотическими лозунгами, и слово «патриот» там было равнозначно слову «революционер», то большевистская – под лозунгами откровенно враждебными российской государственности как таковой – во имя Интернационала и мировой революции, и слово «патриот» тогда было равнозначно слову «контрреволюционер».

Источник: http://­www.­iskupitel­.info/­node/­770.
Статья приведена в сокращении.

---

Смотрите также: